Героический корабль - Страница 5

Люди «Громкого» продолжали сражаться.

Лейтенант Паскин знал свою команду как дружную и стойкую. Но и он, следя за действиями матросов, изумлялся их боевыми качествами.

В неравном бою миноносец уже сильно пострадал от неприятельских снарядов. Однако его защитники держались с необыкновенным подъемом, с несокрушимой твердостью духа и преданностью своему кораблю. Казалось, что смерть товарищей не только не устрашала моряков, но еще больше придавала им силы и решимости. Здесь героями были все: минеры, комендоры, кочегары, машинисты, рулевые, сигнальщики, офицеры и сам командир.

Люди «Громкого» продолжали сражаться.

До конца Керн оставался на командирском мостике, являя собою высокий образец командира. Его ничто не устрашало: ни вдвое сильнее враг, ни убыль в людях, ни бедственное положение корабля, с каждой минутой терявшего свою живучесть на воде. Из семнадцати кочегаров уцелел только один. Теперь командир мог совершить лишь один, последний подвиг. Он решил не отдавать в руки врага даже этот разрушенный обломок, что до боя назывался миноносцем «Громким».

Хладнокровно, словно собираясь пообедать, Керн обратился к старшему офицеру Паскину:

— А который теперь час?

— Половина первого, — ответил тот недоумевая.

Этот разговор был так далек от того, что происходило у них на глазах! У него возникло естественное подозрение: в здравом ли уме его начальник? Паскин, впрочем, устыдился своего предположения.

Размеренно, как на ученьи, Керн отчеканил распоряжение:

— Я решил утопить миноносец. Открыть кингстоны. Заделку пробоин прекратить. Выбросить за борт сигнальные и секретные книги, шифры и денежный ящик. Всем надеть спасательные нагрудники.

Паскин сбежал с мостика. Сигнальщик Скородумов привязывал к книгам крышку от горловины угольной ямы для потопления их. Мичман Потемкин с комендором Жижко и матросом Салейко выбивали обратно пробки из пробоин. Судовой механик Сакс с машинистами открывали кингстоны и клинкеты, перерубали трубы, чтобы вода свободно проникала из одного отсека в другой. Морякам больно было своими руками разрушать собственный корабль, но еще было бы больнее, если бы он достался врагу.

И когда все, что нужно для затопления миноносца, по приказу Керна, было сделано, команда вышла наверх. Здоровые люди из винтовок стреляли в приближающегося противника. Мичман Потемкин командовал действиями единственной пушки. Лейтенант Паскин направился к мостику. Но он не дошел до командира с докладом и упал на палубу, тяжело раненный в правую ногу. К нему подбежал штурман Шелашников и сделал ему перевязку. Но скоро Паскин получил второе ранение, в левый бок, и его перенесли на ют. Оттуда, лежа, он продолжал давать советы мичману Потемкину и сноситься через него с командиром. А тот, видя, что миноносец осел на два фута и доживает последние минуты, наконец распорядился:

— Команде спасаться!

Спустили вельбот, но он оказался продырявленным осколками. За его борта держались раненые, а здоровые в спасательных нагрудниках бросались в воду.

Командир открыто продолжал стоять на мостике. На его глазах погибал родной корабль и гасли человеческие жизни. Что творилось в этот момент в душе Керна? Об этом никто и никогда не узнает, как нельзя узнать содержания письма в запечатанном конверте. Одно только можно сказать: что даже нависшая над ним смерть не могла смутить воли и разума командира. Верный лучшим боевым традициям великого русского народа, он по-прежнему был спокоен. Теперь у него была лишь одна забота — спасти людей. Рядом с ним на мостике задержались штурман Шелашников и рулевой Нестеровский.

На юте к раненому лейтенанту Паскину подошел мичман Потемкин. Но вдруг он увидел, что мостик опустел, словно там никого и не было. Не понимая, в чем дело, мичман Потемкин взбежал туда по трапу. На мостике лежало трое: убитые наповал рулевой Нестеровский, штурман Шелашников и еле живой командир Керн с вырванным боком. Смуглое лицо его еще больше потемнело. Видно было, как исчезали в нем последние признаки жизни, но он, медленно закрывая глаза, словно от непомерной усталости, успел проговорить:

— Я умираю. Примите командование.

Это были его последние слова.

Комендор Капралов, как бы мстя врагу за командира, выстрелил последним патроном из единственной пушки и прыгнул за борт.

Лишь после того как «Громкий» окончательно замолчал, неприятельские миноносцы осмелились подойти к нему ближе. На них сыграли отбой, и две шлюпки направились к борту «Громкого». Из семидесяти трех человек его команды только двадцать один остались невредимыми. А остальные были убиты или ранены.

Японцы старались скрыть разрушения на своих кораблях и не пустили пленных во внутренние помещения. Но эти разрушения были очень большие. Наши моряки, подплывая к кораблям противника, заметили только у одного «Сирануи» более двадцати пробоин. Вся его верхняя палуба, где разместили пленных, исковерканная и развороченная, была забрызгана кровью. Валялись бесформенные куски железа, зияли дыры и обгорелые обломки, как после пожара. «Сирануи» еле держался на воде. В таком же состоянии находился и другой неприятельский миноносец.

За вельбот держались раненые…

«Громкий», покачиваясь на морской зыби, кренился и продолжал глубже оседать в воду. Русские моряки не спускали глаз с боевого флага. А он вместе с мачтой клонился к морю и, развеваясь, как бы посылал прощальный привет тем, кто так самоотверженно его защищал. Миноносец, перевертываясь на правый борт, накрыл своим избитым корпусом, словно памятником, тела мертвецов. Прошла еще минута, и над исчезнувшим кораблем закружились чужие воды в стремительном водовороте. Японцы жестоко обманулись в своих надеждах взять его живым.